Наблюдая, как супруг чешет о дверь широкую спину, вспомнила историю из своего противоречивого прошлого.
Когда случился подростковый возраст, я отделилась от женского коллектива и стала ходить в баню одна. Больно уж меня тревожило, что матушка и ко обнаружат мои дикорастущие прыщики набухающие перси. При этом половое созревание никак не избавило меня от страха темноты и прочей ереси, скорее – усугубило ситуацию. А за проявления буржуйского индивидуализма я была наказана мытьем в последнюю очередь, т.е. уже за полночь.
И вот, значит, банька по-черному, заколоченное оконце, закопченная лампочка, в каждом темном углу по детскому комплексу. Намыливаю я перси – одна, совсем одна, как в жопе дырочка. Ночь. Страшно. Что б не так страшно, я песни пою – про грохот канонады, комнату с белым потолком и розовый вечер. Громко пою. Очень.
Можно подумать, что это бесполезно и даже вредно – петь песни в подобной ситуации. Что ужос кошмарный привлечется на звук девичьего голоса и сотворит свое недоброе дело. Но я-то с детства зналю, что если ужос кошмарный захочет меня найти, то найдет по-любому. А если шуметь, то он подкрадется неслышно и порешит незаметно, так что и испугаться не успею. Это главное.
Ору я песни, чтоб ничего не слышать, но все равно слышу – кто-то ходит возле бани. Громче ору – ходит и дышит, хрипит прямо. Я уже вся трясусь – но все равно пою. И тут понимаю, что это не я трясусь, а бревенчатые стены. Все, пиздец ацкий сотона пришел.
Я под полок залезла, тазом прикрылась, глаза зажмурила, уши заткнула – и пою. Плачу – и пою. Пол часа, час – не знаю сколько. Пока мать не прибежала и в дверь ломиться не начала. Дверь трясется – я уже не пою, молюсь в голос. А, господи божечки, не надо, пожалуйста, я курить больше никогда не буду, и матом ругаться, и мелочь воровать, и учиться хорошо стану, господи божечки, я хорошая, совсем еще годная, прости меня пожалуйста…
Матушка женщина хоть и хрупкая, но сильная – защелку выбила. Из под полка меня выковыряла, по щекам надавала, домой отволокла, валерьянкой напоила. И соседу тому, что лошадь у нашей бани навязал – пиздюлей вставила. Ибо нехуй.